Материал предоставлен Юлией Сухониной и Владимиром Бакуниным
для публикации в рамках проекта «Места памяти»

Тени усадьбы

I

Усадьба Пашковых в Ветошкине, безусловно, заслуживает лучшего, но, видимо, ей суждено погибнуть в руках инвестора, не очарованного ею. Дворец растаскивается на кирпич и белый камень, газоны «украшены» дешевыми керамическими грибами. «Повезло» с реставрацией только арке-хранилищу: в погребе теперь тюрьма для крестьян, в которой томится женский манекен. А еще «повезло» хозяйственному зданию, которое восстановлено при помощи сорванных элементов декора дворца и именуется «зимним дворцом Пашковых». Умирает в руинах пашковское гнездо: дворец, флигель управляющего, больница, конезавод. В 200 метрах от «зимнего дворца» теплится белой свечкой церковь, которая является немаловажным звеном усадебного комплекса, но совершенно не интересует инвестора – московский холдинг, который возглавляет «член Президиума Совета Европы по культурному капиталу, заслуженный строитель Российской Федерации». Так предприниматель отрекомендован на сайте его собственной компании.

И мне вдвойне обидно, что заслуженный строитель и специалист по культурному капиталу в европейском масштабе так распорядился красотой, которая досталась ему вместе с огромным парком по цене двухкомнатной квартиры в новостройке нашего города. Пользуясь отсутствием надзора, усадьбу губят. Общаясь с прессой, он как-то отметил, что специалисты, изучавшие усадьбу (интересно, их вообще кто-нибудь видел?), посоветовали ему оставить дворец в руинах. Мол, будет подобие Колизея. Интересно, а итальянцы с Колизея тоже камень отдирают и растаскивают по своим нуждам, выкладывают им клумбы? Да и не похож на Колизей дворец Пашковых – он несчастнее. Он погибнет просто оттого, что инвестор не хочет вкладывать деньги в очень затратное, без надежды на возврат вложенных средств, дело.

Это похоже на то, как доктора просят спасти еще живого пациента, а он уже везет его в морг и не собирается спасать подопечного…

Почему стало возможно такое? Проблема в правительстве Нижегородской области, которое радо продать балласт, требующий вложений на возрождение, после чего желания контролировать судьбу исторического и архитектурного наследия не возникает. Хотя в Подмосковье, например, уже есть прецеденты, когда у инвестора отнимают купленную усадьбу за многочисленные нарушения по ее восстановлению. Доживем ли до такого? И доживет ли сама усадьба, которая помнит и другие времена… Я уверена, места имеют свою память...

II

Вечером, когда закатное летнее солнце покрывает все бронзой уходящего дня, ложатся косые тени, и отчетливо выступают объемы зданий и древесных крон, когда все разом стихает и лишь далеко, над рекой иногда раздаются звуки возвращающегося с пастбища стада, наступает самое прекрасное время суток. Разросшиеся деревья и дорожки замерли, ожидая, когда парк затопят сумерки. Прохлада таится и вкрадчиво ползет к еще облитому прощальным недужным лучом дому от нижнего пруда, где задумчиво, словно околдованные, смотрят холодные седые ивы в черную воду. Но еще раскрыта рама в угловом зале, откуда слышны звуки рояля. И чуть качаются в потоке звуков ветви липы, заглядывающей в окна…

Но становятся гуще тени. И подъездная липовая аллея уже кажется темным тоннелем, в конце которого еще видны отблески закатного солнца на деревенских избах. Упокоение и готовность уснуть прерывает лишь редкое ржание лошадей в удаленном манеже, лай сельских собак и дальний звон церковного колокола, неурочно льющийся над речной долиной.. Ярко пламенеют облака над усадьбой, и огнями вторят им окна дома, словно в залах праздник или, быть может, пожар…

Эти стены из теплого красного кирпича пьянской глины все помнят… А вещи, жившие в них и не покидавшие этого места, наверное, тоже помнят эти стены, скучая в запасниках музеев. Старый барский дом – это прежде всего мир вещей, который не менялся десятками и сотнями лет. И даже портреты ушедших в лучший мир людей жили в привычной для них обстановке. Эти дамы с трогательными буклями, шалями и бравые кавалеры в сюртуках и высоких воротниках крахмальных рубашек даже состарившись и оказавшись на погосте могли быть уверенными – ничего не изменится. В таких домах избегали перестановки мебели, картины висели на стенах, ни разу не видя солнечного луча, чтобы избежать выцветания. Все было обжито интимностью и уютом, и каждое поколение оставляло о себе память в вещах и портретах…

Домашняя библиотека, располагаясь на первом этаже, окна которого прятались в тени старых лип, тоже сберегала свое сокровище – томики в тисненых кожаных переплетах. Библиотеку всегда можно было узнать по еле уловимому запаху старых книг. Его перебивали лишь букеты свежесрезанных цветов, которые никогда не могли стоять там долго – старина, глядящая на живое золотыми буковками с переплетов, словно высасывала жизнь из садовых роз… В полусумраке поблескивали золоченые рамы портретов, висели гравюры, акварельные и карандашные портреты..

А что помнят всего несколько белокаменных ступенек парадного входа? Помнят, как из липовой аллеи в партер с круглым цветником выплывали летом кареты, а зимой – сани. И тогда в стекла летнего фонаря бились ночные бабочки, а зимний фонарь дрожал и мигал сквозь кисею падавших хлопьев снега… Помнят ступени, как начинало греть их весеннее солнце, и как хозяева и дворня на страстной вечерне под великопостный благовест выходили в усадебную церковь. И вторят ступенькам стены, помнящие как к пасхальному столу впервые обильно подавали зелень, а зал украшали в честь праздника тюльпанами и нарциссами.

И вечерами кирпичные стены с островками штукатурки и погибшей лепнины вспоминают вечерний перезвон домашних курантов. Рассыпались мелкими серебряными колокольчиками четверти часа, басовитыми колоколами – часы. И вторили нежными переливами забытые пьесы причудливых часов с каминной полки. Им отвечали английские часы – из гостиной залы. Откликался даже колокол церкви, после чего в доме опять было так тихо, что было даже слышно, как пролетает время ветерком вдоль кирпичных стен дворца, запутываясь в липовых ветках… И лежали на дорогом паркете серебряные прямоугольники лунного света. И ухали сплюшки в ветвях, резко вскрикивала ночная птица, заставляя креститься еще неспящую дородную старую няньку, сидящую на кресле в теплой темноте детской и сторожа еле слышное дыхание маленьких барчат.

Время неумолимо, но есть вечное в жизни усадьбы – наверное, только ночью можно увидеть тени прошлого, хотя также осыпаются цветущие в барском саду яблони, также стрекочут кузнечики и также шуршит дождь в парке…

Что помнят окна старой усадьбы, чьи стекла давно осыпались, не выдержав разгула времени и пожара? Верхние окна, выходящие на реку, наверное, думают, что ничего не изменилось. Вот только не стучат больше копыта по мощеному сергачскому тракту, и не гудит мост от телег… А даль – та же. Те же краски весенней пахоты, изумрудной озими, золотых хлебных полей, пепельных осенних туманов и белого моря снега. И, наверное, единственное, что может смущать старые окна – отсутствие стекол, роскошных гардин, которые прятали домашний уют от всевидящих старых парковых деревьев. И, наверное, за тяжелыми гардинами на английской кушетке в эркере большого зала сидела юная барышня, поджав ноги и смотря как плачет дождик по стеклу. И лежал забытый в задумчивости французский томик в коричневом переплете…О, французская книга в русской усадьбе играла большую роль, став страничкой русской культуры…

Помнят окна и свою летнюю открытость, дыхание теплого вечера, колыхание прозрачной шторы, медовый запах цветущей липы и дрожь огоньков подсвечника, многократно отраженных в полированном дереве стола, гранях хрустальной вазы и на матовом боку бронзовой богини…

В настоящей публикации использованы фотографии Владимира Бакунина