В тени Карамзина

Потомки великих редко вызывают большой интерес; и память о тех, на кого падает тень славы, как правило, недолговечна... Не всегда это справедливо, и бывают исключения. Но, к сожалению, этих исключений меньше, нежели достойных людей.

О необыкновенной личности Александра Николаевича Карамзина я узнал благодаря сохранившемуся в далёком юго-западном углу Нижегородской области, в Рогожке, усадебному парку. До недавнего времени один из лучших в области, рогожский парк ныне обречён на забвение. Память недолговечна...

Прославленный историк, писатель Николай Михайлович Карамзин и его жена Екатерина Андреевна имели семерых детей. В пушкинистике о них хорошо известно: друживший с семьёй Карамзиных с 1816 года, в 30-е годы в их доме Пушкин бывал едва ли не ежедневно. В авторитетном труде Л.Черейского «Пушкин и его окружение» есть сведения о Карамзиных-детях; связывали их с поэтом тёплые дружеские отношения. Сведения, кажется, интересны лишь постольку, поскольку имеют отношение к Пушкину. Что об Александре Николаевиче? Выпускник юридического факультета Дерптского университета, прапорщик лейб-гвардии конной артиллерии, литератор; встречался с Пушкиным в доме родителей, у петербургских знакомых И.С. и А.Г.Лавалей, у В.А.Жуковского; в последние два года жизни поэта много с ним общался. «Плачь, моё бедное отечество! Не скоро родишь ты такого сына!» – так писал он брату в одном из писем 1837 года...

Знакомство с карамзинской усадьбой дополняет его образ настолько, что о нём можно бы написать целую книгу; сюжет – достоин любопытства и восхищения.

Весёлый и остроумный, высокий и красивый, Александр Николаевич занимал в петербургском обществе блестящее положение; поэтому его неожиданное желание прекратить светский образ жизни и уехать в деревню управлять имением никому не показалось серьёзным. Однако годы шли, от намерения своего Александр Николаевич отказываться не собирался, и матери ничего не оставалось, как отделить ему принадлежавшие ей сёла Большой и Малый Макателёмы Ардатовского уезда Нижегородской губернии, – глушь неимоверная, где, согласно документам, в 1810-1812 годах бывал Николай Михайлович Карамзин; другие случаи посещения господами своих нижегородских владений неизвестны...

Это был поворотный момент в жизни Александра Николаевича. В 1851 году – вместе с прислугой, садовником и доктором – Карамзин отправился на лошадях в родительское имение и поселился близ села Большой Макателём, в местности Рогожка, названной так по старинному ремеслу крестьян, которые там, на липовых оврагах, драли лыко и плели рогожи.

Две белёные избы, соединённые сенями – таков был «барский дом» Александра Николаевича (чуть позже сени превратились в переднюю, а над избами надстроили две комнаты). И этого ему вполне хватало, ибо приехал он не для обустройства собственных покоев. За год в округе произошло много неожиданного. Открылась школа, обслуживавшая три ближних села: Большой, Малый Макателёмы и Рогожку; была построена больница с родильным отделением (нескольких местных женщин Александр Николаевич отправил в Нижний Новгород для обучения основам повивального дела). За ними появились другие больницы, другие школы. Волею состоятельного помещика в глухом российском уезде творились добрые дела, творились в одиночестве, да и не нуждался, видно, Александр Николаевич в знатном обществе, – кстати, ближних соседей-помещиков у него и не было; у дальних – деятельность барина, по слухам, вызывала недоумение. Вряд ли это беспокоило Карамзина...

Следующий год несколько изменил его жизнь – и в лучшую сторону. Александр Николаевич женился на фрейлине при царском дворе, княжне Наталье Васильевне Оболенской, дочери княгини Оболенской, друга семьи Карамзиных. Счастливые супруги приехали в Рогожку с намерением продолжать добрые дела, да и собственные бытовые условия привести в достойный вид. По настоянию Натальи Васильевны за передней главного дома появились пристройки: кабинет Александра Николаевича, стеклянная галерея, ведущая в буфет, в баню, в комнаты для прислуги и в кладовые. Полы покрыли паркетом, на оштукатуренных стенах развесили картины. По проекту, составленному ещё в прошлом году садовником, был разбит большой парк, богатый редкими породами кедров, пихт и дубов, с розами вдоль дорожек и на лужайках; по преданию, дубки в аллеях высаживал сам хозяин; а на оврагах постепенно были созданы пять прудов.

До сих пор можно слышать рассказы об этих прудах; что быль, что предание – сказать теперь трудно... Говорят, один пруд с высоты птичьего полёта напоминает человека с распростёртыми объятиями. Другой, вырытый по указанию Натальи Васильевны наёмными крестьянами в один из голодных годов, укреплённый брёвнами по дну и берегам, зовётся Золотым: хозяин выходил на прогулку с любимой собакой, забрасывал трость с золотым набалдашником в воду – собака приносила её обратно, но однажды вернулась без трости; так и прозвали пруд – Золотым... А посреди самого большого пруда, что у больницы, стояла деревянная беседка, где хозяева любили отдыхать; к этой беседке прислуга по грудь в воде приносила самовар и угощения...

Счастливо жили хозяева, в любви, в согласии, однако понимали, что в достатке долго не прожить. К ведению хозяйства оба были равнодушны; по разным причинам приходилось часто выезжать в столицы; не приносила дохода и литературная деятельность, в которой пробовал силы Александр Николаевич; и Карамзин подал прошение царю о разрешении построить близ Рогожки чугунолитейный завод.

В строительстве большую помощь оказал брат Карамзина Андрей Николаевич (недаром был женат на вдове богатейшего заводчика Демидова Авроре Карловне Шернваль!). Первую плавку завод дал 30 июля 1853 года, положив начало выпуску сковородок и чугунков. Вокруг завода быстро вырастали поселения, названные в честь родителей Александра Николаевича: Николаевка, Екатериновка, Карамзиновка; была и Цыгановка – в честь любимой собаки; и было Ташино, основное, самое большое село; смысл названия разгадывался легко: завод строили, главным образом, за счёт приданого Натальи Васильевны, попросту Таши...

Война с Турцией осенью этого же года ухудшила положение Карамзиных. Обострился кризис в заводском производстве; не хватало средств на содержание больниц и школ. Доходов макателёмское имение не приносило: хозяйство велось как бы само по себе; кроме того, в конце войны потребовалось с каждого имения представить несколько человек на ополчение. К ополченцам относились и бездетные дворяне.

С макателёмскими и ардатовскими крестьянами, с женой своей, будущей сестрой милосердия, Александр Николаевич ушёл воевать... По окончании войны он построил в Большом Макателёме больницу с палатой для хронических больных, а впоследствии на её базе открыл в 1871 году больницу и богадельню для инвалидов войны и престарелых в Рогожке. На этом благотворительность Александра Николаевича не окончилась. Карамзин строит приют для детей-сирот, присмотр за которым доверяет маленькой барышне Кате, или Екатерине Ивановне; приют для калек («слабосильной команды»), который препоручает бывшей горничной Марье Моисеевне; богадельню для старух. Больным отводят и зимний сад, – ибо зачем столько места в доме для бездетных хозяев?

Всё управление хозяйством Александр Николаевич безвозмездно передал губернской земской управе, что дало повод присвоить ей имя Карамзинской. Земство избирало Карамзина до конца его жизни попечителем уездных учреждений. Наконец, Александр Николаевич был предводителем дворянства Ардатовского уезда и пользовался уважением крестьян.

Ташинское производство понемногу выбиралось из кризиса; усадебное хозяйство шло в гору; жизнь в Макателёме налаживалась; и, как всегда – ни одного грубого, ни одного бранного слова между супругами, между прислугой...

...Вероятно, потому, что к семидесяти годам Александр Николаевич почувствовал первые признаки сердечной болезни, он стал задумываться о будущем имения... И надежды возложил на племянницу Елену Петровну Клейнмихель – дочь сестры, Екатерины Николаевны. Елена Петровна решилась приехать в Рогожку лишь в 1887 году; здесь она вместе с детьми, гувернанткой и прислугой провела три недели. Продолжать дело Александра Николаевича – обещала.

Александр Николаевич словно только и ждал её согласия, чтобы спокойно покинуть этот мир. Умер он в кресле, в галерее своего дома, вскоре после того, как почувствовал себя плохо и отпил капли.

Более двух недель в дом шёл народ – прощаться, служить панихиды... Александра Николаевича любили все.

С 1888 года, после смерти хозяина, попечительницей рогожской больницы стала Наталья Васильевна Оболенская-Карамзина. Распоряжалась хозяйством – до самого 1917 года – Елена Петровна, приезжавшая время от времени в Рогожку из Крыма, где в основном проживала... А распоряжения были необходимы. В 1893 году больница сгорела. Два года спустя она была восстановлена на средства помещицы Варвары Петровны Щербаковой, заведовавшей богадельней после смерти Карамзина; по велению Елены Петровны для больницы по трубам подавалась – взамен местной, уже неполноценной – минеральная вода родников, обнаруженных в глубокой низине близ Ташина, там, где к поверхности земли подходят доломиты – скальные породы каменноугольного периода. «Графинские пропастя» – так прозвали это урочище местные крестьяне.

Рогожский больничный комплекс с физиотерапевтическим уклоном, пережив революцию, послужил и в советское время, а с 1990-х годов вступил в пору, пожалуй, самого тяжёлого своего кризиса, оказавшись никому не нужным и забытым. Впрочем, в такое далёкое будущее Карамзин, наверное, и не заглядывал...

... Взяв курс на Первомайск, ныне до Рогожки добраться нетрудно; правда, Первомайск расположен неудобно, почти в тупике, на юго-восточной оконечности области. Но Рогожка место слишком необычное, чтобы им пренебречь. От Арзамаса до Первомайска на автобусе – всего часа полтора; столько и от Лукоянова, что на железнодорожной ветке. От Нижнего же будет часа четыре...

Большой Макателём появляется за полчаса до города: едва намекнув о себе, село быстро удаляется от трассы. Чудное, дикарское какое-то название... Есть ему объяснение: Карамзин приглашал к себе в Рогожку местных крестьян «макать блины»; в селе жило много будущих «макателей»... Что сказали бы о таком объяснении первопоселенцы четырёхсотлетней давности? По мнению краеведов, они были марийцы; тогда и название можно истолковать иначе: Макат – имя собственное, илем – жилище...

Тут же заявляет о себе и Рогожка, огородившись цепью дубов, выбросивших к полю тяжёлые охапки ветвей, и узкой липовой аллеей слева по-над дорогой. Где оканчивается карамзинский парк? – за Рогожкой полей уже не видать; до Первомайска – 25 километров уходящих на Мордовию весёлых, добрых, сквозных сосново-берёзовых лесов с тревожно-чёрными прудиками; все в крапинках «берёзового ситца». Поначалу они кажутся всего лишь безобидной рощей, которая не может тянуться бесконечно; табличка «Кавказское лесничество» и остановочный павильон «Кавказ» воспринимаются, скорее, шуткой, нежели давним топонимом. Предание рассказывает: сюда, «на Кавказ», то есть «в ссылку», Карамзины отправляли провинившихся крестьян работать на скотных дворах.

Город Первомайск с 1951 года, по сути дела, так и остался беспорядочно застроенным рабочим посёлком Ташино, – настолько разросшимся, что посёлком, видно, называться стало неприлично. А карамзинский завод в трудное для России время продолжает работать, избежав грустной участи многих других заводов. Но куда пойти приезжему? Есть во внутреннем дворе улицы Ленина любопытный краеведческий музей, есть Графинские Пропастя; правда, как их найти, знают далеко не все; знающие – не могут толком объяснить: «Надо, чтобы кто-то сводил, иначе можно заблудиться, это же лес...»

Пропастя мне посчастливилось найти интуитивно. Конечно, задним числом это кажется несложным: от границы города – там, где оканчивается улица 50-летия Октября, – источники в пяти с половиной километрах. За железнодорожным переездом начинается песчаная дорога, идёт вдоль полотна, поворачивает в лес; на зарастающих вырубках – влево отделяется тропинка; о Пропастях сообщит деревянный навес на поляне.

Заколдованно и странно в этом лесу... Сквозной, крапчатый, обманчиво-добрый, пахучий, – каким и встречает в Макателёме и Рогожке, – он быстро завёл меня в такую глушь, где деревья, видно, приблизительно узнают о временах года; обманутые похолоданием позднего августа, берёзы защеголяли осенними одеждами; во что они будут наряжаться в конце сентября? «Пропастями» оказалась большая, поросшая ивняком и орешником сырая впадина; заросли смягчали крутизну обрывов, и поэтому пейзаж, в общем, казался заурядным. Один родник едва просачивался, стекал слабой струйкой с подножия оврага; другого хватало, чтобы наполнить деревянную купальню; услышанный мною в городе рассказ о «бутылке с запиской, которая приплыла под землёй в Пропастя из Рогожки», относился, видимо, именно к нему.

...Раз увидев рогожский парк, его нельзя ни забыть, ни спутать с каким-либо другим: заросший, почти лишённый аллей, он, тем не менее, сохранил затейливость своей неповторимой композиции. Дорога спускается в парк, разделяя на пары легендарные карамзинские пруды; раньше других появляется левый, самый большой, самый живописный.

Этого водного пространства кажется сначала слишком много для небольшого парка – но потому от него и трудно оторваться, отдыхая глазами на его серебристой поверхности в разводах ряски, следя за увлекательными линиями картинных берегов, с которых валятся, изнывая от собственной тяжести, толстые седые ивы, а полуостров всему напоказ выносит уютную лужайку, собрав в послушный полукруг великаны светлолистых дубов. Слева от полуострова, прихватив кустарники, берега скрываются в заводи... Посреди озера, словно птичий домик, – металлическая беседка, взамен деревянной «для чаепитий», – а справа, вполоборота к озеру, за оврагом, полускрытая в кустах, столетняя больница.

Парк сразу показал мне самое лучшее, что у него есть... И два пруда, что скрывались справа, воспринимались уже спокойнее: маленький, засыхающий, осевший, не оправдавший ожиданий своих доверчивых ив, и длинный, на задворках усадьбы, украшенный полуостровом, на котором уместились лишь берёза и липа. Этот пруд, дотянувшийся до крохотной деревушки, примирял изысканные дворянские угодья с простым сельским ландшафтом, который лишь поддразнивала, жонглируя ветвями, коренастая липа на прибрежном лугу.

В больничном городке было тихо и безлюдно; да и городок-то весь составляли двухэтажный больничный корпус, кирпичный домик бывшей электростанции, построенной на средства Щербаковой, двухкрылая серая больница, деревянная изба и кирпичный сарай. Фасад больницы оживляли клумба георгин, подбоченившаяся старинная берёза и липа в игривом наклоне, как Арлекин в картине Сомова. От больницы можно было выйти на полуостров, на дубовую аллею и во фруктовый сад, который прятался за рядами тонких иссушенных лип.

Могучие дубы, вышедшие из гущи парка, отражались в воде и не закрывали поляну от неба. Пруд и с полуострова притягивал, очаровывал; на низких берегах нехотя привставали белые ивы; нехотя клонилась и берёзка с бледной, потёкшей краской листьев, как у Левитана.

Дубы шествовали вдоль затемнённой заводи с несколько запоздавшими берёзами; окружали чашу четвёртого пруда, заглянуть в которую я смог лишь с громоздкой поваленной ивы; дно пруда выстилали стволы старых деревьев.

Две липы в конце дубово-берёзовой дороги подавали сигнал: парк окончен, дальше стена густых дубов – и окно в поле; можно сворачивать во фруктовый сад, который с фантастической высоты озирают две огромные ели, и пройти как в зал, на просторную поляну, охваченную полукругом тонких лип – словно огромный гобелен, расписанный вязью зелёных ветвей.

Кто теперь попечители карамзинского сада? Один только Олег Бахарев, бывший работник больницы (теперь – медпункт)… В 1978-м году студенты нижегородского строительного института соорудили из стволов и пней старых деревьев садовую мебель, расставленную на полуострове. В сентябре 2001-го в парке перезахоронили Александра Николаевича и Наталью Васильевну, установив над могилой старинный чугунный крест (долгое время их останки находились в алтаре бывшей больничной церкви, на месте которой позже устроили избу-читальню и машинно-тракторную станцию). А потом?.. Парк, в котором, по утверждению местных жителей, давно установился свой микроклимат, парк, полный прекрасных неожиданностей, Карамзин отдавал в надёжные руки. А Клейнмихель и Щербаковой не пришлось искать достойных наследников… Знает ли Первомайская районная администрация, что опекает, по бумагам, один из самых оригинальных старинных парков России?

Автор текста:
Эмиль Сокольский, г. Ростов-на-Дону

В настоящей публикации использованы фотографии участников экспедиций проекта "Уходящая натура-2009" Андрея Кочунова, Галины Филимоновой, Веры Звездовой, а также фотографии из архива Олега Бахарева, голос которого звучит на данной странице во фрагменте звукового трека, созданного Сергеем Петрушевым (ООО "Саундфабрика")

Материал предоставлен автором для публикации в рамках проекта "Культурное наследие Нижегородской области: кризис памяти"; материал был также опубликован в русском литературном журнале "Молоко" 29 сентября 2009 года

Читайте также об усадьбе Карамзиных статьи Галины Филимоновой "Ардатовская Камчатка, или Благотворительность по-карамзински" и Веры Звездовой "В тени великого отца"