14 сентября 2016 года

История одного забвения: случай Надежды Сусловой

Интервью с историком Ириной Ролдугиной

14 сентября (по новому стилю) – день рождения Надежды Сусловой (1843 – 1918) – первой русской женщины, получившей диплом доктора медицины, «пионерки женского движения». Родилась она в Нижегородской губернии – в селе Панине Горбатовского уезда (сейчас – Сосновский район), куда участники проекта «Белые пятна карты «мест памяти» Нижегородской области» фонда «Дать Понять» дважды совершали экспедиции. В одной из поездок, осуществленной в рамках проекта «Нижний Новгород: попытка современного описания», приняла участие историк, преподаватель Школы исторических наук НИУ ВШЭ (г. Москва) Ирина Ролдугина. С коллегой по исследованию побеседовала Галина Филимонова:

– В ходе подготовки к семинару «Надежда Суслова: истоки свободы», в котором мы с Вами приняли участие в 2015 году, пришлось столкнуться с массой противоречивой информации, которая перепечатывается из года в год в различных изданиях, а также отсутствием первоисточников, в которых можно было бы проверить сомнительные данные. С чем, по-Вашему, это связано?

– Надежде Сусловой очень не повезло умереть в 1918 году, на втором году советской власти. Она так и не вошла в советский пантеон великих женщин, несмотря на своё безупречное для большевистских властей происхождение.

– Действительно, она же дочь крепостного крестьянина!

– От неё не осталось никакого архива, который, несомненно, был, – известны сотни писем к ней, да и она была, безусловно, человеком письменной культуры. Но бумаги с её собственной прямой речью малочисленны и скудны, кроме нескольких опубликованных произведений. В локальной памяти нижегородчины она практически не оставила следа (об улице Надежды Сусловой знают, видимо, только живущие на ней горожане). Ни памятных досок или памятников, ни стипендий её имени или научных заведений, названных в её честь…

– Даже в её родном селе Панине нет ни мемориальной таблички, ни бюста. Упоминание о ней есть на чугунной плите, размещенной на панинской Покровской церкви. Там говорится, что «при храме действовала приходская школа. Здесь начала своё образование первая в России женщина-врач Надежда Суслова». Однако архивные документы опровергают эту информацию. Хотя, конечно, храм имеет к Надежде Сусловой прямое отношение: здесь её крестили, но именно об этом на плите – ни слова!

– Всё это говорит о том, что её имя на слуху, но не более того. Оно настолько знакомо, опять-таки на декларативном уровне, что любой более предметный интерес к ней кажется абсурдом и импульс отскакивает от имени, не способный зацепиться за полую фигуру, которая толком даже не мифологизирована. Оказалось, что сам факт недоумения, этого странного отношения к первой русской женщине, получившей диплом врача в Европе, а затем занимавшейся собственной, неудачной (а кто же из престижных, состоятельных пациентов пойдет лечиться к женщине, дочери бывшего крепостного крестьянина?) практикой и раздавленной этим опытом, оглушительно рушит стену благополучного квази-гендерного советского контракта, якобы соблюдающегося и в современной России, и актуализирует вопросы, которые задавала себе первая русская женщина-врач полтора века назад.

– Что же это за вопросы?

– Каково это, быть женщиной с амбициями и желанием говорить от себя и за себя? Каково это, добившись формального права на свою работу, выживать в патриархальной среде, оставаясь один на один с незаметными, но крепкими, как гвозди, доморощенными препятствиями для развития, воспринимающимися всеми как неизбежная данность? Каково это, выйти за пределы собственных возможностей, быть втиснутой туда снова даже не кем-то конкретным, но самим устройством быта, всем, что тебя окружает? Оказалось, что теперь, когда женщин-врачей не меньше чем мужчин, эти вопросы несут всю ту же скандальность вековой давности, а значит, на них мы ещё не ответили.

– С поиском ответов на эти вопросы и связан Ваш интерес к Надежде Сусловой?

– Фигура Сусловой, конечно, давно интересовала меня как историка, увлечённого сюжетом российского дореволюционного суфражизма. Как и многие другие её современницы, базово известные нам по Большой Советской Энциклопедии и «главному жизненному достижению» – первая русская женщина-врач или, например, первая русская женщина-юрист Анна Евреинова. Но эти имена, по существу, нам ничего не говорят. Витринное, декларативное равенство полов в СССР в совокупности с советской цензурой выпотрошило сложные и не столь отдаленные во временном отношении от нас фигуры, превратив их в сухие энциклопедические, малоинтересные строки. Вообще, история феминизма в России считается очень короткой и едва ли существующей. Это повод для шутки, иронии и язвительных комментариев, за которым скрывается не столько акцентирование неприятие каких-то определенных ценностей (но и не исключает этого), сколько дремучее неведение относительно истории собственной страны и горячее нежелание в неё погружаться.

– Чем это обусловлено исторически, на Ваш взгляд?

– Фундамент для подобного мировосприятия был заложен в 30-е годы XX века. Построение Сталиным единоличной власти было сопряжено с процессами насильственного насаждения единомыслия, деконструкцией индивидуального голоса и диктатом марксистского примитивизма по-сталински. Это изменило взгляд общества на само себя, и хотя конструкция выглядела крайне просто – единый советский народ, состоящий из индивидуальностей лишь технически, чьи мысли и чаяния в масштабах страны, и никак иначе, формулируются и вербализируются одним и тем же человеком. Так вот, несмотря на высокую степень насильственности этой схемы и её кажущуюся эфемерность, неприятие индивидуального голоса, отстаивание собственного мнения, декларирование интересов от имени конкретного человека, группы, профсоюза или партии так и не стало естественным элементом пост-советской российской действительности. Подмена не была преодолена и существует до сих пор, хотя основана на совсем иных принципах. Впрочем, многие её элементы – централизация управления, унификация общественного мнения, патриархат в качестве краеугольного элемента политического устройства и ныне – в действии и камуфлируются как «естественные», обусловленные «исторически» и чуть ли не «Богом данные».

– Получается, что прогрессивная гендерная политика большевиков, автоматически уравнявшая права женщин и мужчин, нивелировала значимость самостоятельной борьбы за свои права?

– На самом деле, прогрессивная гендерная политика большевиков работала лишь первое десятилетие советской власти, а затем превратилась в лозунг, не более. В такой логике дореволюционные суфражистки неизбежно превратились в проигравших фриков, в лузеров, боровшихся среди прочего за право доступа к высшему образованию, которое, в итоге, было спущено сверху пакетом вместе с другими, весьма важными, социальными гарантиями и обязательствами нового государства по отношению к его гражданам. Сейчас эти достижения обессмысливаются по инерции, т.к. была вытравлена привычка всматриваться в исторический контекст под разными идеологическими углами, вслушиваясь в сложную, хрупкую полифонию индивидуальных голосов, определявших российскую действительность во второй половине XIX века после Великих Реформ. Поэтому дореволюционный суфражизм не просто не познаваем, он не известен. Бросить вызов этому порядку в современной России может, по сути, лишь индивидуальное действие, и мы уже наблюдали эти вспышки. В контексте институций такой жест стал практически невозможен с началом кампании по изгнанию иностранных некоммерческих организаций из страны. Все, что существует и работает легально – делается на государственные деньги, а, значит, любой политический риск исключен.

– Но семинар «Надежда Суслова: истоки свободы», в котором мы рассматривали эту тему, проходил на площадке нижегородского Арсенала, а это филиал Государственного центра современного искусства…

– Наш семинар был частью параллельной программы к выставке «Музей великих надежд» – простого, но эффективного способа разговора о прошлом, включившего в орбиту музейного пространства зрителя не только разглядывающего, но также зрителя реагирующего и втянутого в критический разговор с другими акторами проекта. На мой взгляд, самым важным достижением проекта стал отказ от какого-либо предзаданного итога, к которому его участники должны были бы прийти, всматриваясь в экспозицию, слушая и задавая вопросы лекторам, по-детски, собравшись в кружок, читая отрывки забытой прозы Надежды Сусловой. В итоге, проект воплотил в реальность давно известный западной музееведческой практике, но пока ещё новаторский для России взгляд на искусство и локальную историю, – взгляд расфокусированный, данный в диалоге нескольких точек зрения — профессиональной искусствоведческой, экспертной и зрительской.

– Кажется, Вы даже записывали реплики, подключившихся к разговору на эту тему и на семинаре, и в поездке в Панино?

– «Женщина все-таки должна иметь равные права с мужчиной, борьба Сусловой понятна и героическая в своем роде, но у женщины есть свое неписанное место». «Сталин, на самом деле, человек оболганый, не было никаких потоков крови, а феминизм, безусловно, западная концепция, подрывающая основы современной России». «Про Суслову мы, конечно, знаем, она здесь родилась, но кроме этого, в целом-то, сказать нечего. Вот у нас была директор школы, она ей занималась, а сейчас у нас только вот фотокарточка из газеты висит, зато главное место занимает экспозиция местных советских героев ВОВ».

– Но, может быть, выставке «Музей великих надежд» удалось пролить свет на фигуру Надежды Сусловой? Она перестала быть полой, приобрела объём и наполнилась смыслом?

– Очевидно, что у кураторов выставки было такое желание. Над экспозицией работали художники, никак не ограниченные в выборе решений: исторические фотографии, инсталляции, тексты, картины, предметы быта, – в ход шло всё, независимо от престижности или сохранности артефакта.

Однако, поместив единственное женское имя в пантеон мужских авторитетов и, конечно, гораздо более известных для публики фигур (Максим Горький, Иван Кулибин, Петр Нестеров, Валерий Чкалов, Владимир Шухов и др.) в выставочное пространство, кураторы, возможно, не намеренно спровоцировали множество вопросов. Почему лишь одна женщина попала в сферу их внимания? Если упомянутые мужчины изобретали, писали, строили, чем может быть интересна женщина, которая помимо диплома, в общем-то, не сделала впечатляющей карьеры в своей области? Как и, главное, зачем вести о ней разговор?

– Думаю, что Ваши вопросы нужно учесть в подготовке специальной публикации к 100-летию смерти Надежды Сусловой, которую, видимо, придётся осиливать «индивидуальным действием». До 2018 года ещё есть время, чтобы поискать информацию о ней и её семье в архивах Москвы, Санкт-Петербурга, Симферополя и Алушты, где она провела последние годы жизни. Спасибо огромное за беседу!

В настоящей публикации использованы фотографии Галины Филимоновой и Татьяны Хрипкиной

Настоящая публикация размещена на сайте Галины Филимоновой в рамках проекта «Белые пятна карты «мест памяти» Нижегородской области»

Как поддержать проект?